СМЕРТЬ ОДЕССИТА
(не манифест ли?*)
памяти Олеши, катаевшего Белинкова
Он тяготился старым, лелеял, грезил
новым, но сердце его было полно розовощекой
романтикой. Его губы шептали манящие слова,
вспыхивавшие подсмотренными сквозь решетку
ресниц метафорами. Где оказался бы он, широко
открыв полуприкрытые веки.
Он любил девушку-образ, но она состарилась и
умерла. Там. в Одессе на Малой Арнаутской делают
замечательные электрические камамберы. а на
Привозе можно купить все, что угодно: от старых,
затасканных сравнений до новых
свежевыкрашенных слов-петухов. Но жилка, яремная
вена пульсирует от вдруг набегающей крови, крови,.
которая приносит жизнь на уже помертвевшие и
затекшие члены. Глаз-нерв, цепляя мыслью новый
образ, новую блестящую метафору бывает после
долгой скачки сравнений замылен как загнанная
лошадь и где тогда взять новый? О, Аргус! Ты
недоступен нам и ускользаешь вдоль каналов. И
тогда жизнь превращается в погоню. В погоню
за
новым глазом, новым пером и новой кожей. Но пена
взмыливается из крошечных пор паровозно-бегущих
мышц и застилает розовой пеленой один за. одним, все
наши новые глаза, оголяя наш тощий зад. И стоит ли
бежать вслед этим зыбким миражам сравнений? То,
что вначале казалось красивым и манило голыми
девичьими лодыжками, вдруг затягивает,
засасывает, а спустя пол-мили уже сладко врет, нашептывая
в с готовностью подставленное ухо: "Да, да, да...".
Но мир этот есть "Нет" и только через
"нет" можно вдруг увидеть суть угловатых
предметов. Мы думали при свете утренней зари или
в сгущающихся сумерках, что предметы и вещи
овальны, округлы, приятны. Ан-нет! Одев внезапно
строгие очки, мы замечаем, что вещи и предметы
резки, грубы и даже пошлы, особенно, когда так.
страстно шепчут нам. "Да, да, да..."
Выкинуть эту муть, прочистить уши и настроить
глазной окуляр до бьющей по нервам резкости. Нечаянно
увидеть сквозь белесые и вдруг прозрачные
контуры,
у в и д е т ь о с т о в, каркас стола, фундамент
пирамиды. Отбросить все ненужное и заставить
светиться стержень - зрачок вселенной.
Он думал, что волшебство
кончилось, когда последний лист сорвался с дерева
и вдруг пошел снег. Он знал, что будет весна, но
терялся среди людей, которые ждали от него чуда,
но он-то, он видевший эти цветные картинки, он
ведь знал, что это всего лишь дешевые ярмарочные
фокусы. О, если б мама завещала ему в детстве не
играться словами! О, если б папа показал ему не
цветных обезьян, выпрыгивающих со страниц жизни,
а грубую мужскую сипу! Нет, нет, не грубость чувств,
а жилистую силу природы. О если б он сам вдруг
перестал быть писателем, и - о ужас! - литератором.
Но так не случилось...
Еще при жизни он создал легенду о себе.
Его друзья и товарищи по писательскому цеху
подхватили этот лживый миф и понесли продавать
его на всех перекрёстках искусства. О, жестоковыйные!
Мы электричество, разбегающиеся
пушистыми ионами-электричкамн в разные стороны
света. Мы - дерзкие волны, набегающие на скучающие
берега потной обыденности! Мы бросаем вам вызов
смешные метафоры вязких уборных. Мы будем точны,
предельны и строги. Мы помним, что нет смысла в
служении букве, но есть высокий Логос, не вмещающийся.
переливающийся через край мелкого
слова.
И есть герои, которые будят нашу зависть к
свободе.
И пусть лезвие выбора бритвой впивается в нашу
плоть, но путь предначертан и шаг уже сделан.
Остальное - судьба.
01.05.2000
Ардо Раковеч
